Колыбель на орбите [сборник] - Артур Кларк

— Совершенно верно, — подтвердил Парвис и, что с ним редко случалось, стал дожидаться ответа.

— Ладно, — мягко произнес некто из Новой Англии. — Я не спорю. Я просто хотел проверить.

— Развивая этот тезис дальше, — продолжил Парвис, — я хочу рассказать об одном изобретении, пока еще не обеспокоившем цензуру… но ждать, несомненно, осталось недолго. Оно было сделано во Франции и пока не пересекло ее границ. Но когда про него узнают все, оно окажет на нашу цивилизацию большее воздействие, чем изобретение атомной бомбы.

Подобно атомной бомбе, оно стало результатом столь же академических исследований. Никогда, джентльмены, не недооценивайте науку. Я вообще сомневаюсь в существовании хотя бы одной области исследований настолько теоретической, настолько удаленной от так называемой (насмешливо) прозы жизни, что в ней никогда не сможет родиться открытие, способное потрясти мир.

Вы наверняка оцените то, что история, которую я сейчас рассказываю, так сказать, вторична. Мне рассказал ее в прошлом году коллега из Сорбонны, где я был на научной конференции. Поэтому имена в ней вымышленные: коллега их упоминал в своем рассказе, но я позабыл.

Профессор… э-э… Жульен — физиолог-экспериментатор в одном из небольших, но довольно известных французских университетов. Возможно, некоторые из вас помнят довольно сомнительный рассказ Хинкелберга — помните, как на той неделе он рассказывал о коллеге, научившемся управлять поведением животных, раздражая их нервную систему электрическим током? Так вот, если в этой истории есть хоть крупица правды — а если честно, то я в этом сомневаюсь, — то весь проект наверняка основывается на идеях, почерпнутых из статей Жульена в «Comptes Rendus».

Однако профессор Жульен никогда не публиковал результаты своих наиболее выдающихся исследований. Когда ученый натыкается на нечто действительно выдающееся, он не торопится протрубить об этом на весь мир. Он терпеливо собирает неопровержимые доказательства — если только не подозревает, что кто-то другой наступает ему на пятки. В таком случае он публикует двусмысленную статью, позволяющую позднее закрепить приоритет, не раскрывая сути открытия в момент публикации. Вспомните знаменитую криптограмму, опубликованную Гюйгенсом после открытия колец Сатурна.

Вы уже наверняка гадаете — что же такое открыл Жульен, поэтому не стану держать вас в неведении. То было попросту естественное продолжение того, чем человек занимался на протяжении последнего столетия. Сперва фотоаппарат подарил нам возможность сохранять изображения. Потом Эдисон изобрел фонограф, и люди овладели звуком. Ныне, имея звуковое кино, мы имеем нечто вроде механической памяти, о которой наши прадеды могли лишь мечтать. Но на этом, само собой, прогресс остановиться не мог. Со временем наука обязана была научиться улавливать и сохранять сами мысли и ощущения, а потом вводить их обратно в мозг, чтобы любой при желании смог заново пережить уже пережитое, причем до мельчайших подробностей.

— Старо! — фыркнул кто-то — Такое уже описано в «Прекрасном новом мире».

— Все хорошие идеи уже были кем-то придуманы до их осуществления, — сурово заметил Парвис. — Главное же заключается в том, что если Хаксли или другие лишь говорили о чем-то, то Жульен это сделал.

И сделано это было, разумеется, электронно. Всем вам известно, что энцефалограф способен записывать очень слабые электрические импульсы живого мозга — так называемые мозговые волны. Прибор Жульена был усовершенствованной разновидностью этого хорошо известного инструмента. Записывая мозговые импульсы, он умел их и воспроизводить. Звучит просто, не правда ли? Фонограф тоже штуковина нехитрая, но, чтобы его изобрести, потребовался гений Эдисона.

И тут на сцене появляется злодей. Ну, возможно, я употребил слишком сильное слово, ибо ассистент профессора Жульена, Жорж… Жорж Дюпен на самом деле весьма симпатичная личность. Просто, будучи французом с более практичным, по сравнению с профессором, складом ума, он сразу увидел, что на этой лабораторной игрушке можно заработать миллиарды франков.

Для начала предстояло сделать прибор компактным. Французы обладают несомненным умением создавать элегантные вещи, так что через несколько недель работы — и при полной поддержке профессора — Жорж сумел втиснуть «воспроизводящую» часть аппарата в корпус не крупнее телевизора, причем деталей внутри тоже было ненамного больше.

Теперь Жорж был готов к первому эксперименту. Он требовал существенных финансовых затрат, но, как справедливо заметил кто-то, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. И эта аналогия, должен заметить, оказалась весьма подходящей.

Потому что Жорж отправился к знаменитому во Франции гурману и сделал ему интересное предложение. Отвергнуть его великий человек просто не смог бы, ведь оно было уникальным признанием его выдающихся талантов. Жорж терпеливо объяснил, что изобрел прибор для регистрации (он ничего не сказал о записи) ощущений. Поэтому не может ли он, во имя науки и во славу французской кухни, получить привилегию проанализировать эмоции и тончайшие нюансы вкусовых оттенков, возникающие в мозгу мсье барона, когда тот пускает в ход свой непревзойденный талант? Мсье может назвать ресторан, шеф-повара и меню — все будет устроено к его вящему удовлетворению. Разумеется, если мсье очень занят, то другой знаменитый эпикуреец, граф де…

Барон, оказавшийся в некоторых отношениях личностью весьма грубой, произнес слово, отсутствующее в большинстве французских словарей.

— Этот кретин! — взорвался он. — Да его удовлетворит даже английская кухня! Нет, это должен сделать я!

И он немедленно сел составлять меню, а Жорж торопливо прикидывал стоимость блюд и гадал, выдержит ли его банковский счет такое напряжение…

Интересно было бы узнать, что думали обо всей этой затее шеф-повар и официанты. Барон, сидя за своим любимым столиком, отдавал должное своим любимым блюдам, не обращая ни малейшего внимания на множество проводов, тянущихся от его головы к стоящей в углу и зловещей на вид машине. Других посетителей в ресторане не было, потому что в преждевременной огласке Жорж нуждался меньше всего, и это обстоятельство добавило существенную сумму к уже и без того ошеломляющей стоимости эксперимента. Ему оставалось лишь надеяться, что результат их оправдает.

И он оправдал. Разумеется, доказать это можно было единственным способом — воспроизведя сделанную «запись». Тут нам придется поверить Жоржу, поскольку, как, увы, всем нам слишком хорошо известно, словами подобные ощущения пересказать невозможно. Барон оказался истинным гурманом, а не тем, кто лишь заявляет, будто владеет умением, каковым не обладает. Помните слова Тюрбера: «Всего лишь наивное домашнее бургундское, но, думаю, вы восхититесь его самонадеянностью». Барону хватило бы одного глотка, чтобы распознать, домашнее ли оно, — но если бы вино оказалось достаточно самонадеянным, он воздал бы ему должное.